Ногайские мурзы в своих жалобах называли донимавших их набегами казаков «русскими людьми» не случайно: русская компонента их этнического состава была доминирующей. Тем не менее, старинные предания часто отмечают полиэтничность первой яицкой казачьей общины. Об одном из них было записано яицкими казаками в своем наказе Уложенной комиссии в 1767 году[1]. Подобные предания были зафиксированы А.И. Левшиным и повторены А.С. Пушкиным. В частности, сообщалось о том, что в отряде Василия Гугни из 30 человек поначалу был лишь один татарин. Позже число его соплеменников якобы неуклонно увеличивалось. Согласно преданию, как отмечал А.С. Пушкин, «бабушка Гугниха» рассказывала, что «с казаками, ее пленившими, при ней соединялось много татар»[2]. Конечно же, такого рода предания – не самый надежный источник, тем не менее, рациональное зерно в них присутствует.
Полиэтничность была характерной чертой не только яицкой казачьей общины, но и казачьих общин других регионов в период их зарождения и становления. Так, среди терских казаков, первоначально исключительно русских, появился «с течением времени и инородческий элемент», хотя это происходило уже в XVIII веке...
Во второй половине XVII века этнический состав яицкого казачества продолжал оставаться практически однородным. В его ряды влилось немало новых выходцев из Центральной России. Среди них были участники всевозможных бунтов (соляного, медного, стрелецких и прочих), беглецы-старообрядцы, нашедшие на Яике себе довольно надежное пристанище.
Переписи, проведенные комиссиями поручика Е.И. Кроткова и полковника И.И. Захарова (1718—1724 гг.) показали, что подавляющее большинство яицкого казачества, как и прежде, составляли русские. Нерусское происхождение имели примерно 6 проц. казаков, подавляющее большинство из них – татары, башкиры и калмыки[9]. В XVIII веке ввиду предпринимаемых правительством мер, направленных на прекращение миграций крестьян на окраины, пополнение казачьих рядов шло преимущественно за счет приема в войско «инородцев». Так, если к 1723 году в нем насчитывалось 43 калмыка, то уже к 1725-му ряды войска пополнились еще 110 калмыками[10]. О значительном наплыве в Яицкое войско калмыков в первой половине XVIII века свидетельствует и указ коллегии иностранных дел от 1753 года, требующий выслать с Нижнеяицкой линии всех калмыков, пришедших туда после 1736 года[11]. В эти годы из-за осложнений с приемом беглых крестьян в казачьи ряды пополнение их за счет казаков-калмыков имело место не только на Яике, но и в других казачьих землях, например, на Тереке или Дону. В 1770-х годах на Тереке был сформирован Горско-Моздокский полк, ядром которого стали крещеные калмыки, численностью около двухсот «кибиток»[12]. Во второй трети XVIII века начался наплыв в юго-восточные пределы России переселенцев из Средней Азии, обусловленный, по-видимому, вторжением персов Надиршаха. В то время яицкие казаки, усердно выполняя свой долг по охране российских рубежей, были вынуждены вступить в столкновение с каракалпаками. В итоге у казаков оказались богатые трофеи, включая пленников, которыми они имели полное право распоряжаться по своему усмотрению, в соответствии с законами тех лет. Однако российская царица Анна Иоанновна, прочитав прошение каракалпаков о принятии их в российское подданство, заставила яицких казаков освободить пленных каракалпаков и вернуть им отобранное у них имущество[13]. Этот указ императрицы от 10 июня 1734 года фактически положил начало переходу части туркменов и каракалпаков в русское подданство. Часть переселенцев не пожелала вернуться на родину, оставшись на Яике и влившись в местное казачество. Свидетельством этому могут служить строки из книги П.С. Палласа, посетившего Яицкий городок в 1769 году и отметившего, что среди казаков немало «некрещеных татар и кизельбашей (туркмены и каракалпаки)»[14]. С 1754 года в соответствии с проектом И.И. Неплюева о реформировании Яицкого войска было постановлено, что стать казаками могут только «сущие тутошних казаков дети, а не пришлые»[15]. Такое решение не вызвало массового недовольства в казачьей среде, поскольку во второй половине XVIII века отношение казаков к новопришлым стало меняться. Окончательный переход казаков к оседлой жизни, высокая рождаемость и ограниченность жизнеобеспечивающих ресурсов, — все это заставило их ограничить прием новых членов в свою общину. К концу века прирост казачьего населения за счет миграции прекратился окончательно[16]. Поскольку Уральское войско являлось самой многочисленной в стране общиной, стать казаком вопреки воле этой общины было невозможно. Что же касается казачьих войск, формировавшихся тогда на востоке страны или на Северном Кавказе, например, на берегах Иртыша или Терека, то они укомплектовывались выходцами из разных регионов и социальных групп на основании решений военного руководства страны при полной безучастности остального казачества.
В XIX — начале XX веков структура этнического состава Уральского войска не претерпела сколько-нибудь существенных изменений. Прием в казаки иногородних жителей, либо «инородцев» был минимален. В то же время, различные этносы, традиционно присутствовавшие в войске, имели определенные особенности культурного, бытового и религиозного характера.
Казаки-калмыки, в отличие от других своих соплеменников, перестали быть кочевниками: зимой они жили в избах, а летом, кроме того, разбивали «кибитки» (юрты) в своих дворах[17]. Избы в калмыцких поселках были более ветхими, чем в русских[18]. Некоторые из калмыков принимали христианство[19]. Например, если в 1898 году поселок Кисык-камыш, населенный казаками-калмыками, возглавлял урядник Угир Батан Кинзекенев, то следующий атаман поселка – урядник Семен Чиданов – носил уже христианское имя[20]. Другой пример описал А.Б. Карпов в очерке «Мантык – истребитель тигров». Герой очерка, служивший в Средней Азии уральский казак-калмык, был осужден своим родственником за то, что «прошлым годом вера наша менял, крест положил» ибо, по их убеждению, «кто в русский вера пойдет, тому на тот свет… горячий огонь».
Белоэмигрант Л.Л. Масянов, вспоминая о калмыках и татарах, писал: «Были также полноправными казаками татары, калмыки, и были они великолепными казаками. Из татар было даже офицерство». Впрочем, представителей офицерства из татар было сравнительно немного. Например, в 1813 году из 7 полковников и подполковников не было ни одного татарина. Из 7 войсковых старшин татарином был один – Узбек Тюняев[21]. Не было татар ни среди есаулов, ни среди казаков, имевших «регулярные» чины – поручиков и майоров. Среди 104 сотников и хорунжих татарами оказались 3 человека – Шамай Тангаев, Абыш Ураев и Искендер Тангатаров[22]. Даже среди урядников татар было немного – 5 человек из 128: Ахмет Хаметьев, Искендер Чубеков, Утяп Юсупов, Апкеш Утяпов и Ариста Наиптиев[23]. Среди выпускников Неплюевского кадетского корпуса 1867 года было 4 уральца. В числе счастливых обладателей первого офицерского казачьего чина (хорунжего) был один уральский казак из татар – Ахмедфазыл Акиров[24].
Среди фамилий командиров шести льготных уральских казачьих полков, участвовавших в 1891 году в параде по случаю 300-летия служения России уральского казачества и приезда наследника престола в Уральск, нет ни одной нерусской. Среди 32-х фамилий сотников тех же полков таких фамилий оказалось лишь две — Искаков и Нуралин. Оба офицера, соответственно – командиры пятой сотни пятого полка и третьей сотни шестого полка[25]. Эти же две фамилии постоянно фигурируют в тех документах конца XIX — начала XX века, где речь идет о казаках-дворянах из татар, занимавших те или иные чиновничьи посты. Например, подъесаул Мурза-Ахмет Искакович Искаков примерно в те же годы возглавлял казачью степную команду в Уильском укреплении
